Дмитрий Кириллович Зыков. Кандидат технических наук. Научный журналист. Преподаватель курса журналистики в Московском государственном институте международных отношений МГИМО (У) МИД РФ. Более десяти лет являлся заместителем главного редактора одного из старейших научных изданий России — журнала «Наука и жизнь». Редакция журнала «Школа. Москва» впервые в полном объеме публикует воспоминания Дмитрия Зыкова о своем детстве, тесно связанном с заповедными местами России: Окским биосферным заповедником, где в 50-60-х годах прошлого века работали научными сотрудниками его родители. У читателей есть уникальная возможность совершить вместе с автором путешествие по волнам памяти в прошлое исконно русской глубинки и узнать, как жили и учились дети в настоящей сельской школе. В конце статьи вы найдете QR-код, по которому можно посмотреть фильм о заповеднике и увидеть места, описанные в статье. Авторы фильма — Дмитрий Зыков и Никита Поляков.
Весной 1958 года мои родители, коренные москвичи (мама — в третьем поколении, отец — как минимум в двенадцатом, по документам мы сумели проследить историю московской ветви семьи только до 1702 года), уехали из столицы. К тому моменту у них за плечами были биологический факультет Московского университета, аспирантура, работа в редакции Большой советской энциклопедии, двое детей и комнатка в коммунальной квартире. Впереди же ждала интересная работа в одном из старейших заповедников страны (Окский заповедник — прим. ред.), сказочная природа Мещёры и отдельный деревенский дом. Ни маму, ни отца не пугали трудности деревенской жизни с водой из колодца, заготовкой дров, уличным туалетом и баней раз в неделю. Оба они сполна прошли эту школу в военное время, да и были молоды и полны сил. А нам с сестрой (несмотря на протесты бабушек, родители нас взяли с собой) тогда и в голову не приходило, что в этой лесной глуши есть какие-то трудности. Куда там, гулять можно везде, машин — никаких, весь поселок — человек пятьдесят — знакомые и друзья, погода всегда хорошая, речка рядом, рыба клюет, грибов много, ягоды растут около дома. Зимой ничуть не хуже, лыжи и санки всегда стояли около крыльца, горка — рядом, за огородом. Если же хотелось чего-то покруче, так на окраине поселка со странным названием Брыкин Бор был здоровенный курган, самый крутой склон которого выходил на заросшую кустарником старицу тихой торфяной речки Пры. Кататься оттуда нам не разрешали, но родители были целый день на работе…
Здание поселковой электростанции. Построено в 1902 (!) году.
Одним словом, жизнь была сказочно хороша, а то, что электричество крошечная поселковая электростанция зимой включала в четыре часа дня и в восемь вечера выключала, а летом иногда не включала вовсе (в самом деле, зачем оно нужно, на улице и так светло!), так разве это проблема? Есть же керосиновая лампа! Зато соседка, добрейшей души тетя Наташа (Наталья Федоровна Назарова), рассказывала такие сказки, что ни в одной книжке не найдешь. А другая соседка, Мотя (Матрена Ивановна, толстушка лет 23-25), пекла пышки на сметане… никому и никогда не удавалось испечь такие. Мы ели их, запивая молоком, которое давала соседская корова Зорька, ласковая и теплая, в больших рыжих пятнах, с белой звездочкой над влажным розовым носом и мохнатыми черными ушами. Мотя строго следила за тем, чтобы кружки молока хватало на целую пышку, и приговаривала: «Ты пышку-та кусай пабольшааа, а малацкя хлябай поменьшааа», смешно растягивая гласные, якая и произнося «ц» вместо «ч».
Поселок, в котором мы жили, имеет давнюю историю. Расположенный в среднем течении Пры, он, «как гласит легенда» (чего она там такого гласит?), был базой местного разбойника по имени Брыка (отсюда и название). Его похождения относятся ко временам Ивана Грозного. Народная молва приписывает ему свойства Робин Гуда, официальные документы говорят о том, что был он банальным лесным бандитом. Время ушло, Брыка давно погиб, но остались название поселка и предание о зарытом под курганом золоте. Поиски сокровищ проводились нами ежегодно в летние каникулы. Перекопали все склоны кургана, но, видимо, Брыка спрятал клад под каким-то другим холмом. Впрочем, местных преданий о благородных разбойниках в тех местах немало, ведь на Пре находилось несколько довольно крупных для своего времени торговых сёл, самое большое из которых — Спас-Клепики, а сама Пра была судоходной, товаров по ней возили немало. Леса кругом глухие, болота непроходимые — раздолье для разбоя.
Однако время шло, настала пора идти в школу. По настоянию бабушки сестру мою отправили в Москву, и она стала учиться в только что открытой «английской» школе № 5. Через три года пошел в школу и я, но не в Москве, а в соседней с заповедником деревне Папушево. С этого места поподробнее: от дома до школы было недалеко — три километра, если по дороге, или два с половиной — если тропинкой через лес. Это был светлый сосновый бор с подлеском из орешника, можжевельника, рябины, бересклета и черемухи. Примерно на полдороге от дома, на пригорке, метрах в двадцати от тропинки, росла береза с огромным капом. Называлось это место «брюхатая берёзина». Под ее корнями находилась лисья нора, и весной иногда можно было увидеть там лисят. Подходить к ним нам не разрешали, и вот что удивительно — мы не подходили.
На выходе из «дикого» леса были сосновые посадки — высаженные ровными рядами сосёнки высотой до двух метров. Летом под ними в несметном количестве вырастали маслята, а весной, еще до схода снега, на проталинах появлялись подснежники — сон-трава (другое название — пролеска или прострел раскрытый). Удивительной красоты первые весенние цветы, пушистые, сиреневые, с желтой бархатной серединкой, по форме напоминающие тюльпаны. Сон-трава зацветала, когда температура была еще около нуля, а ночью и вовсе морозило. Но венчик этого цветка, напоминающий вогнутое параболическое зеркало, собирает солнечные лучи, и внутри цветка температура поднимается почти до 10 градусов. Вот и цветет прострел на снегу.
Мы, разумеется, ходили через лес. И только зимой после сильных снегопадов приходилось вылезать на дорогу. В этом тоже свои плюсы, иногда можно было догнать трактор с волокушей, залезть на нее и ехать почти до дома. Учиться в деревенской школе было лучше, чем в городской. Все мы это знали. Каникулы! Вот в чем разница. Осенние, зимние и летние — одинаковые. Зато весенние — в городе неделя в конце марта — и всё. А у нас каникулы совпадали с началом ледохода на Пре и Оке. С этого момента реки разливались, затапливая низины, овраги, леса и луга на многие километры, и мы становились островитянами. Ни пройти ни проехать. Сообщение между деревнями — только на лодках. И такой праздник школяров мог продолжаться и две, и три недели. А теперь о самой школе. В это сейчас трудно поверить, но это была земская школа. Нет, в наше время она, конечно, имела статус уже обычной Папушевской начальной школы. Просто она была построена и открыта в 1916 году — и тогда же туда прислали молоденькую учительницу. Ее звали Анна Илларионовна. Проработала она здесь всю жизнь. Ее знала вся округа. У нее учились все (!) местные жители, и была она самым, как теперь бы сказали, «крутым авторитетом». Настолько крутым, что местные партийные власти перед выборами председателя колхоза приходили к ней и «согласовывали кандидатуру». Была у нее подруга, фельдшер местного медпункта Валентина Михайловна. И медпункт, и фельдшер существовали здесь синхронно со школой — с 1916 года.
В России было несколько видов начальных училищ, к которым относились и сельские земские школы. Самыми распространенными были одно- и двухклассные школы. Обучение в них длилось четыре года. Может показаться, что это какая-то путаница: как в одноклассной школе можно учиться четыре года? На самом деле никакой путаницы нет. Этот термин — одно- и двухклассные — означает не продолжительность обучения, а количество классных комнат и учителей. В одноклассных все дети, независимо от года обучения (класса, по нынешним понятиям), сидели в одном помещении — и занятия вел один учитель. Он старался старших и младших рассадить по разным партам, и так и занимались: в одном углу — старшие, в середине — младшие, у стены — средние. В двухклассных школах учителей было двое, и классов тоже два. В одном занимались первый и третий, в другом — второй и четвертый. Вот такая двухклассная школа была построена и в Папушеве.
Школьное здание, длинное, рубленное из толстенных сосновых бревен, обшитое снаружи и изнутри струганым тёсом, поставили на крепкий кирпичный фундамент. Постройка оказалась настолько качественной, что практически без ремонта простояла уже больше 100 лет и сохранилась до наших дней. Сейчас школы здесь нет, но продолжает работать библиотека.
В здании школы кроме двух больших классов (по три огромных окна в каждом!) были раздевалка с большой круглой печкой, большой общий холл, который у нас назывался танцевальным, библиотека и квартира учительницы. Как теперь я понимаю, библиотека крошечная, но какие в ней книги! Сказки, приключения, собрание сочинений Майн Рида, Джек Лондон из библиотеки журнала «Всемирный следопыт»… Отец мне рассказывал, что у Анны Илларионовны в этой библиотеке была даже подшивка «Нивы» за 1909 год, сочинения Буша о Максе и Морице, Сытинские издания Пушкина, Лермонтова и Гоголя.
Несколько десятков лет Анна Илларионовна жила в школе. И только в послевоенные годы местный колхоз выделил ей отдельный дом.
У Анны Илларионовны было два звонка. Один, поменьше, на темно-коричневой деревянной ручке, она использовала каждый день. Второй — небольшая корабельная рында — звонил только по торжественным случаям, 1 сентября и на праздничных линейках. Рынду ей привез кто-то из учеников, служивших на флоте. Звонок на урок давала старушка, работавшая в раздевалке (увы, не помню ее имени). Она же топила школьные печки — в раздевалке, классах и библиотеке. А звонок с урока давала всегда сама Анна Илларионовна. Выглядело это так: в ее классе приоткрывалась дверь, учительница оглядывала танцевальный зал, потом в его пустое пространство высовывалась рука с колокольчиком — и раздавался звонок. На звонок из раздевалки выходила бабуля, брала колокольчик в руки — и только после этого можно было выходить из класса ученикам. Когда наступали холода, на большой перемене мы пили чай. Заваривала его в эмалированном ведре всё та же бабушка из раздевалки. К чаю нам полагалось по небольшой пшеничной булочке. И это был настоящий праздник. Сейчас трудно поверить, но в начале 1960-х годов в рязанской глубинке купить белый хлеб было невозможно. И только в школе нам специально пекли такие булки.
На первой перемене у нас бывал урок танцев. Подумать только, в глухой деревне, в лесу нас учили приставному шагу, галопу с переменой ног (сначала впереди правая, потом, через подскок — левая), учили танцевать кадриль и вальс — и даже, Господи, помилуй, менуэт. Мы танцевали парами — и еще учились подавать девочкам пальто. Менуэт и кадриль прошли мимо меня. Вальс, впрочем, тоже.
Здание Папушевской начальной школы. Год постройки — 1916. Три окна по торцевому фасаду — квартира учительницы. Здесь Анна Илларионовна жила с 1916 по 1949 год. Школа закрыта, библиотека осталась.
Писать мы начинали карандашами. Целый месяц рисовали кружочки, палочки и крючки в тетрадках в косую линейку, и только научившись более или менее твердо держать в руках карандаши, перешли к письму ручкой. В классе висел большой плакат, изображавший правильную посадку за партой. Нарисованная девочка (явно отличница) держала спину прямо, как балерина, и ручка в ее правой руке смотрела своим верхним концом точно в плечо. Анна Илларионовна строго следила за тем, чтобы и у нас кончик ручки смотрел в плечо. «Иначе почерк будет как курица лапой» — говорила она, и мы ее отлично понимали, поскольку с этими представителями пернатых знакомы все были очень близко. Я научился держать ручку правильно, научился писать с правильным наклоном и нажимом, и даже относительно грамотно. Но почерк — нет, это не моё. Никакое смотрение ручки в плечо не помогло, тесное знакомство с курами взяло верх в формировании моего почерка.
Сказать по правде, чистописание давалось нам с большим трудом. Перышко № 11 зацеплялось за бумагу, брызгалось чернилами и постоянно норовило проделать в тетрадном листе дырку. Перышки обмакивали в чернильницы-непроливайки. Они были двух видов: небольшая пластмассовая и побольше — фарфоровая или стеклянная. У пластмассовой верхнюю часть можно было открутить — и всё как следует вымыть. Название «непроливайка» оказалось довольно условным. Во всяком случае, в моем портфеле вся внутренняя поверхность была приятного фиолетового цвета из-за того, что чернила из непроливайки выливались в лучшем виде. Особенно когда портфель использовался по прямому назначению: как санки, как оружие в игре в царя горы, или, на худой конец, как штанга в футбольных воротах.
Перышко № 11
Анна Илларионовна учила нас по программе, которой придерживалась всю жизнь, и никакое РОНО ей было не указ. Только букварь был новый, советский. Впрочем, если посмотреть внимательно, так он и не слишком сильно отличался от земского, разве что вместо тезоименитства его Императорского Величества были Октябрьские праздники. В остальном же «мама мыла раму» одинаково: что в начале века, что в его середине.
Как-то разговаривая с моим отцом о моей успеваемости (сознаюсь, было о чем поговорить, лесная дорога занимала меня значительно больше Букваря и Арифметики), сказала, что ее задача — научить нас читать, писать и считать. Немного подумав, добавила: «Плавать вы их сами должны научить».
Уроки устного счета проходили в школе каждый день, как утренняя зарядка. Нас учили не просто складывать и вычитать, нам показывали приемы устного счета — и гоняли, гоняли, гоняли… Нам очень нравились уроки чтения. Во-первых, мы всё время читали что-то очень интересное, во-вторых — читали «по ролям». Во втором классе это постепенно превращалось в театр, и мы ставили небольшие пьески, в которых принимала участие вся школа. Да, совсем забыл сказать, вся школа — это 36 человек в четырех классах. Всего 36. На каждого учителя — по 18 душ. В классе — от семи до одиннадцати человек. Может быть, поэтому мы научились и читать, и считать, несмотря даже на лес, речку и вольную вольницу. Я проучился в Папушеве три года, потом мои родители переехали в небольшой подмосковный академгородок, где была уже другая школа, с замечательными учителями, новыми друзьями и новыми увлечениями. И всё же первая школа осталась навсегда первой и единственной.
Подробности для любознательных
С 1908 года государство приняло на себя оплату труда учителей и обеспечило льготный кредит для строительства школ, уездные земства занимались строительством новых школ, подбором персонала, снабжением учебниками, губернские земства — подготовкой учителей, а за сельскими обществами и волостями осталась эксплуатация зданий школ (отопление, содержание сторожей и т. п.).
В период наивысшего достигнутого роста начального образования — с 1910 по 1914 год — охват детей школьного возраста увеличился с 44% до 51%. Темпы роста образования также увеличивались в геометрической прогрессии благодаря принятой Думой политике ежегодного повышения ассигнований на 8-10 млн рублей (в ценах 2019 года это примерно 23 миллиарда рублей). По оценке исследования 1910-х годов, при сохранении существовавшей тенденции к увеличению темпа роста образовательной системы всеобщее четырехлетнее обучение должно было быть достигнуто к 1921 году.
текст: Д. Зыков иллюстрации: Н. Богаевский фото: архив Д. Зыкова
Загрузка...
